Photo by mharrsch/Flickr.com

Машина, что подлетела и резко затормозила около таблички «служебная парковка», была ярко красной, маленькой, дамской. Скрежет даже не успел раствориться в мирном уличном экстерьере, как дверца распахнулась, и из «ниссан-микро» вылез господин. Физиономия его была невеселой и походила на изуродованное лицо Артуро Гатти после поединка с каким-нибудь заносчивым претендентом на чемпионский титул по боксу в версиях WBО или WBC.

В действительности грузный водитель не выходил на ринг лет десять и не подставлял своего лица под резкие и тяжелые удары крепышей в разноцветных трусах. Не клинчевал. Не хватался за канаты. Не валялся на полу ринга уже столько весен и зим: оттого вес его, в котором он как боксер когда-то неплохо продвигался, был далеко не спортивным.

В раскормленных супер-тяжах он оказался из-за безработной жизни и неуемного обжорства, которым предался после капут-карьерного боя.

Тогда его, основательно избитого, а в пятом раунде и вовсе сокрушенного правым кроссом, без глаз, мычащего проклятья, оттащили на носилках в раздевалку, как спортсмена-покойника. Но стоит признать, что вел он себя по-мужски и произвел приятное впечатление на всю команду и на молодого паренька из тульской глубинки, который протиснулся сквозь печальную шеренгу и прощально пожал ему руку. Паренька он не видел, да и слышал плохо, хотя понял – тот сожалеет, что все так скверно вышло.

Из больницы бедолага вышел через полторы недели, но выглядел все равно неважно. Наколоченная отечность с лица так и не сошла. Наперекор всем стараниям врачей, она не уменьшилась, не спала, а наоборот, цепко ухватилась за его мятый лицевой овал лоснящимися мешками. Они водянистыми дюнами повисли под его монголоидными глазами, как у почечника на смертном одре.

Глядя на него теперешнего: рыхлого, давящегося отдышкой, смахивающего с лица крупные капли пота, можно было сказать, что он как нельзя точно соответствовал фраерскому погонялу – Забулдыга…

Стоя с широко растопыренными ногами бедолага выглядел неестественно. Казалось, что еще чуть-чуть и его ноги разъедутся, а сам он либо сядет на шпагат, либо расколется как щепа от избыточной массы тела.

Глаза его пылали кострами.

-Послушай ты, говнюк!..

Человек, которого он хотел прожечь взглядом и проткнуть пальцем, молчал. Он не был напуган. Не был удивлен. Он стоял, подпирая фонарный столб, потому что этим человеком был я.

-Ты, верно, подумал, что тебе – козлине, все это сойдет с рук! Что я, Вася Гальский, лох и мурло деревенское, в сучьих тайнах мадридского двора ни хрена не секу! Так я вот что тебе скажу. Ты ошибаешься! Я прочитал Ницше, Фрейда и несколько страниц Хайдеггера. И хочу заметить, что это очень интересные и умные ребята. Не скажу, чувачок, что со всем, о чем они так классно чешут, я согласен, потому как допускаю, что не все проканал, но ты уж поверь мне, главное я ухватил. И в ихней метафизике нашел для себя много полезного и познавательного. Так что глаза я открыл не вчера. Поэтому, чего бы мне это не стоило, я те, паскуде, бейца вырву без всяких определений и аллюзий! С корнем! И поверь мне — это оченн-но болезненная процедура! Потому как я те не какой-нибудь бомбила с привокзальной площади, не щипач и не форточник. Под гопника не кошу! Не шляюсь по вашим модным тусовкам и не рублю капусту за впаривание идиотам всякого говна, как лохотронщик или венчурный мудила. Я знаю, и старина Мартин прав. Быть уверенным в сущем значит: принимать его как истинное за истину!!!

Забулдыга резким движением чуть приспустил пиджак. И тот, заиграв шелковым отливом, повис на его мускулистых предплечьях. Пролог прошел на ура, хотя на первый взгляд был неоправданно напористым. К тому же герой вразвалочку уже сократил расстояние между нами на три шага.

Но тут небо неожиданно посерело. Потянуло прохладой болотистого леса. Окуренный предрассветным туманом он явил собой весьма унылую картину. Под ногами зашелестела рано опавшая листва, а стылая роса уже напитала влагой носки моих яловых сапог. Пугливая птица, доселе мирно дремавшая в гнезде, вдруг шарахнулась, обнаружив себя в нескольких шагах от Забулдыги, и с криком, задев крылом роскошный красный куст рябины, взмыла в небо. Сутулые фигурки секундантов, врача и нескольких полковых зевак с тревожными лицами ждали примирения, но он уже сделал свои воинственные шаги, опередив сипловатый голос распорядителя. Он выбрал опасную тропу. И роковое сближение началось.

Что касается меня — я был невозмутим.

Герой же не унимался.

-Ты, верно, меня с кем-то попутал, чувачок, иначе, я полагаю, этого никогда бы не случилось, и наши пути в этом богом забытом городишке точно не пересеклись! И ты, соответственно — охуярок недоделанный, так бы и прожил свою жизнь — долго и счастливо. Но вот что я хочу тебе сказать — ты влип, и у тебя практически нет шансов, чтобы разубедить меня и доказать что я заблуждаюсь.

В продолжение этого гневного монолога он продвинулся вперед еще на какие-то нерешительные два шага. Мне даже показалось, что эти самые шаги он сделал крайне осторожно, словно обнаружив под ногами зыбкую, болотистую почву. Однако с оставшихся восьми шагов в бытность дуэльную слабые и нервные господа уже вовсю палили. Те же, чьи нервишки были крепче, осторожно, бочком продвигались вперед и рукой с вздернутым к небу пистолетом прикрывали лицо. У таких вера в свой выстрел застилала глаза. Это из их среды происходили задиры и зачинщики.

Я ждал. У меня еще было время.

Но тут прозвучал хлопок, от которого я даже не зажмурился, но мрачная тишина предрассветного леса вдруг бесследно исчезла…

* * *

Площадка павильона была залита светом мощных софитов. Всюду сновали осветители. Они выкручивали головы прожекторам, перемещали штативы, перебрасываясь короткими фразами. Их показушная суета раздражала. Раздражали и помрежки. Дамочки лавировали между металлических стоек и галдели как чайки, пока главный мирно дремал в своем кресле. Они пытались перехватить процесс и перевести его в другое русло. Но сцена не шла. Оператор, охрипший со вчерашних дублей, никак не мог добиться от ленивых осветителей подобия лунного света. Он матерился и, к удивлению, сегодня это уже никого не коробило и не смущало. С усталых лиц костюмеров, парикмахеров, визжистки, бутафоров и тучного директора читалось, что и они бы с удовольствием погорячились, не утруждаясь нормативной речью.

Чувствовалось, что вся группа измотана.

Все что протагонист уже оттарабанил по тексту напоминало мне дешевый складно расписанный анекдот, но время шло, а сценарист настаивал на отчеркнутой фломастером пунктуации и убеждал помрежек, что необходимо точно следовать тексту.

Я вздрогнул, когда перед моим носом возникла черная электронная хлопушка.

«Мотор!!!»

— Я думаю, что ты неплохо шаришь в душах баб. Тебе, как я слышал, многое удается! И право это удивительный талант! Гадкий и удивительный талант! Но ты зашел далеко. Ты, верно, сослепу заплыл в чужую гавань!!! Ты перепутал маяки в этом безбрежном океане искушенных человеческих душ! И тебе померещилось. Тебе почудилось сдуру так, что в заднице у тебя ошибочно засвербило — гуляй, не хочу! Но дело в том, что ты, мудило с сорванными кингстонами, — влип!!! Ты, к слову, теперь практически утопленник! Ты человек астрала! Тебя в сущности уже нет! И эта оболочка, что представляет тебя на этом свете — мираж! Ты понял!?! Я тебя хлопну, как назойливую навозную муху!…

Прервавшись, он сглотнул слюну.

— Да, любовь есть! И это будущее мира! Его светлое, чистое будущее!!! Заметь не свинство и скотство, но любовь!!! Да, этот постулат хрупок и беззащитен! Он нуждается в защите! В защите от таких тварей как ты! И я буду защищать его! Я твой могильщик! И знай, — грань между отрицанием и верой невероятно тонка. И у тебя, чтобы поколебать меня совсем немного времени… К слову, она уже ничего к твоей брехне не добавит!..

Стоило ей лишь увидеть Забулдыгу, дипрессирующего на больничной койке, как у нее вдруг отчаянно заколотилось сердце. Внутри нее, словно противясь насильственному вторжению, все затрепетало и сжалось. Такого душевного смятения с ней еще не случалось. Никто так не волновал ее с первого взгляда. Никто не вынуждал ее так отчаянно краснеть и бороться с легкой дрожью. Однако она быстро взяла себя в руки, и на несколько часов придержала вспыхнувшее к крепышу сердечное расположение. Она осадила заклокотавшее в ней чувство, хотя сделать это было нелегко. Скомканная простыня не скрывала от ее восторженного взора впечатляющую игру мышц Забулдыги. Анатомический торс потряс ее так, что через сутки она уже сердобольной старушкой поохивала над ним, как над родственником, хотя в служебные обязанности медсестры это развернутое сострадание, естественно, не входило. К прочему, из расхожих и вовсе не тайных побуждений она стала подкармливать его домашней снедью. Она приносила ее в стеклянных баночках. И все эти котлетки с макаронами, гречкой или рисом, супчики-борщики, компот или киселек она грела тут же в палате на раскаленном радиаторе. К слову сказать, она превосходно готовила, и это обстоятельство в конечном счете сыграло в житейской мелодраме свою роль, подтолкнув Забулдыгу к решительным поступкам. Спустя неделю, растроганный дембель-боксер, переев домашней украинской кухни, сдался и затащил обаятельную нимфу в свое сердце, хотя мало что о ней знал.

А их дебютное сближение произошло в сестринской, за полночь, по предварительному сговору.

Однако все что там в тот вечер могло случиться, не случилось.

Подлая красная лампочка!

С коротенькими перерывами, она молниями изрешетила темную сестринскую, едва Забулдыга закрыл за собою дверь и распростер ручищи для пробного объятия… Он и притронуться к ней не успел, как медсестричка запахнула на себе полы короткого халатика, поправила шапочку и, изобразив лицом досаду, оборвала свидание. Сделала она это без удовольствия. О чем шепнула на ухо расстроенному Забулдыге и кинулась в палату к экстренному больному.

Все это она мне рассказала на квартире у подруги, когда мы лежали в просторной кровати с дурацкими балдахинами и переводили дух. Сердце мое тряслось, как в трамвае, а я жадно курил сигарету после нашего второго, воистину удачного свидания. Первое же у нас в приятном временном объеме не случилось. Вернее краткость его была анекдотично-водевильной и я имел все шансы распрощаться с жизнью, но мне повезло. Второй этаж. Нестриженный газон. Сносное приземление…

Она из отчаянных. Из бендеровок. А ее дедок, видный и горячий мужчина (говорила), в середине двадцатого века боролся до последнего с Советами и основательно проредил тогдашние ряды карпатских НКВД-эшников. За послевоенные полтора года в «армии освободителей» скрываясь по лесам, он так умаялся, что когда его почти было взяли, на глазах у изумленных солдат выпустил себе кишки острым штык-ножом. Но семью эта процедура не спасла и на одной подводе, по старинке, этапом их выперли, как вражеское семя, на поселение в Сибирь. Переселение далось не легко. Но многоходовое транспортное перемещение с отчаянной борьбой за выживание, удивительным образом сплотило и закалило дух семьи. Это неугасающее даже в самых ах-овых ситуациях жизнелюбие передалось по крови внучке.

Хохлушка, родившаяся уже под Томском, всюду чувствовала себя как рыба в воде и не терялась даже тогда, когда у рядового обывателя опускались руки. Никогда не роптала. Не рвала на себе волосы, не кляла коммунистов, не пробовала залезть в петлю или повторить приемчик деда.

Она хохотала с пеленок. Кокетничала за троих и отец ее, позже сгинувший, но уже в сибирской тайге, не раз срывался в сердцах на нелицеприятные эпитеты. И, как провидец, оказался прав…

Бравые кавалеры всегда тянулись к ней. Однако, когда тень законного супруга наползала им на пятки, любовный пыл их быстро остывал.

Я же, как безбашенный играть по общим правилам не захотел.

И если бы гадкая история с охранником из аптеки не открылась, я, тайно от Забулдыги, до сих пор бы угорал от страсти. И мог ли я тогда знать, что этот самый охранник, мимо которого с некоторых пор хохотушка стала специально бегать и, жеманно прикуривая, стрелять глазками, окажется такой сволочью. Совершенно отвязной сволочью, которая начнет навязывать не только мне, но и самому Забулдыге новое ля-мурное расписание. Согласно которому, временной доступ к телу искусительницы не только у меня, но и у Забулдыги резко сократится. Естественно, он породил подозрения и недовольство пусть скромного, но социального масштаба… И разыгралась драма. Но этот плут так спутал нашу групповую жизнь, что мне ничего не оставалось, как провалить его и сдать на суд Забулдыге. Однако кто мог знать, что эта изворотливая сволочь, богато искушенная в интригах, будет так подло ловчить, а под конец и вовсе все вывернет наизнанку. К тому же его давнишние приятельские отношения с Забулдыгой повергли меня в шок.

Этот хлопок заставил меня вздрогнуть.

День померк, погасли софиты, исчезли помрежки, режиссер, прочие члены группы и наползла зловещая атмосфера блатняка.

Правильные пацаны угрюмо вникали в конфликт. За столом, на котором стояли водка, рюмочки с золотыми ободками, огурчики на пластиковой тарелочке, сама банка с маринованным рассолом, им не сиделось. Все и без того утомленные ждали развязки. Бытовые разборки никогда ничего хорошего не сулили, оттого вперед никто не лез — все ждали слова щуроватого. Но положенец молчал. Под густыми, кошачьими бровями прятались усталые и недобрые глаза.

Щуроватый понимал, что в этой мутной драме ответа ему не сыскать, а потому давно решил, что стоит наказать обоих. К тому же, положенца унижало действо, которое не стоило ни его времени, ни его нервов, ни его авторитета. И он едва сдерживал себя. Потому как не мог раньше срока сорваться, вскочить, жахнуть по столу кулаком и изрыгнуть заранее заготовленный монолог.

К водке он не прикасался, хотя огурчик теребил в руке, подносил ко рту и с хрустом надкусывал. Со стороны казалось, что он вовсе не слушает пылкого Забулдыгу. Хотя чувствовалось что ему хотелось пресечь этот базарный понос, потому как из-за обострившихся приступов запущенного простатита, баб в последнее время он откровенно не жаловал.

Эти двое, один из которых (я) надменно отмалчивался, не нравились ему. Он вообще не признавал их за своих, но, как смотрящий, был вынужден встревать даже в такие мелкие конфликты, чтобы все вокруг знали, что только он и никто иной может в этом околотке разводить по правилам, и кода: «Ша-аа, я сказал! Не хер мне тут бермуды разводить!», была готова сорваться с его языка.

Однако неугомонный Забулдыга подходящей паузы ему не давал.

— Фрейдизм полагает, что сознание подчинено «подсознанию», содержанием которого является «либидо», то есть половое влечение!!! И если я правильно понимаю пана Зигмунда, сознание возникает из конфликта между «либидо» и «социальной», в нашем случае, скажем так, весьма омерзительной средой! Я понимаю также, что такой конфликт фаталистически предопределяет судьбу человека и может завести его чрезвычайно далеко. И даже привести к тяжелому душевному заболеванию! Тем более что «фрейдизм» рассматривает «либидо» как основной и единственный закон психики человека. Но в том-то и дело, что мы имеем дело не с человеком, а со скотиной! И все его смехотворные попытки выгородить себя, ссылаясь на эту самую фаталистическую предопределенность, здесь отсутствуют начисто! И пусть меня поправят, но «неофрейдизмом» тут, как говорится и не пахнет, и вообще ничего общего с учением о подчиненности сознания подсознанию в целях оправдания и развития самых низких и отвратительных стремлений и инстинктов людей, естественно, не имеет!!! Поэтому, уже ссылаясь на Хайдегерра, я хочу сказать, что этот подонок сам создал экзистенциальный набросок собственного бытия к смерти!!!

Он медленно приближался ко мне.

Те шаги, что еще разделяли нас, а их осталось не более четырех-пяти, убеждали меня в том, что его агрессивные намерения обоснованы фактами. Так что скрывать или юлить не имело смысла. Он вычислил нас. Может, выследил. Или просто под давлением она раскрылась ему сама. К тому же охранник…

Странное ощущение своей вины меня не раздражало и не страшило. Я не терзался и не мучился. И поступок мой не лег рубцом на сердце, потому как любовная интрижка была бесподобной. И не важно, какие рамки приличия в тот момент я попрал. Каких людей заставил серьезно переживать и даже страдать. Теперь мне лишь хотелось отмолчаться. Не выказывая особого недовольства, но он резко подскочил и срыгнул мне в лицо.

-Твоя концепция бессознательных и скрытых сексуальных влечений мерзка! Она омерзительно мерзка! Она предосудительна, и в общественном толковании …..в толковании….

На какое-то мгновение он запнулся или просто потерял нить рассуждений и тут же распорядитель, проснувшийся режиссер, щуроватый положенец словно очнулись от сна, но я опередил их всех и вызывающе бросил Забулдыге.

-Ну че, забыл как там по тексту? Ладно, не парься, давай сначала!!!

Он зло посмотрел на меня. Слипшиеся глаза его чуть приоткрылись и вместо того, чтобы садануть меня в челюсть, он действительно начал снова.

-Послушай ты, говнюк!!!…

Тут он меня окончательно достал.

Мне захотелось его, как подранка, пристрелить.

И я выстрелил…

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>